Киев. Родина нежная

Для большинства друзей и знакомых, город детства сейчас безмерно далек – затерт памятью, отделен километрами железнодорожных путей, лентами шоссе, отгорожен смертями близких.

 Василенко
Ксения

 

Мой город детства – со мной. В Киеве я родилась, выросла, прожила всю сознательную жизнь и жить собираюсь впредь.
В начале 90-х, после развала Союза «национальный вопрос» был достаточно актуален. Ребенок из русскоязычной семьи, обучавшийся – согласно требованиям времени – в украинской школе, для себя я разрешила его оригинально – начитавшись Булгакова. Потому, когда меня спрашивали, кто я – русская или украинка, отвечала уверенно: киевлянка. И аргументировала цитатами Булгакова. Так поступаю до сих пор. Михаил Афанасьевич, как известно, различал не русских, украинцев, поляков, евреев – киевлян и некиевлян.
«Это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей Родины жило беспечальное, юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег...», - эти строки из рассказа «Киев-город» я знаю наизусть лет с девяти, наверное.
Признаться, особых иллюзий относительно жизни «в белом свете» я не питала уже тогда. Но уже тогда у меня были, сейчас остаются, да и навсегда, наверняка, останутся, места , без которых невозможен «самый прекрасный город нашей Родины». Все эти места связаны с Печерском.
В детстве я особо гордилась тем, что станция метро Арсенальная (первая в подземной части ветки!) – самая глубокая в мире. И что пушку на Арсенальной площади восстанавливал, реконструировал (собственно, превращал из действующей пушки в памятник) – мой прадедушка.

Прадед был начальником одного из цехов завода «Арсенал». Стратегическое предприятие – колоссальная важность, ответственность, но зато какой почет! Семья жила в старом доме на Московской – прямой тенистой улице, прилегавшей к громадам цехов. Закопченные стены красного кирпича высились над всем кварталом. Прямо посередине Московскую пересекали рельсы – в чрево завода заезжал паровоз.
Двадцать лет тому назад ни рельсов, ни паровоза, конечно, уже не было. Но я их помню! И даже слышу лязг металла, пыхтение неуклюжей машины. Помню эту картинку, воссозданную детским воображением по рассказам взрослых.
И если вы хоть раз пройдете со мной пешком по Московской – от кинотеатра «Зоряный» к метро, я покажу вам и старую заводскую проходную (ныне замурована); и окна дома номер 15, в стенах которого выучилась ходить моя мама; и школу, где учился мой дед (угол Московской и Андрея Иванова); и ворота (не доходя нескольких шагов до Апелляционного суда), проглатывавшие паровоз (сейчас заколочены).
После войны, на одной из киевских толкучек, прадед Алексей купил старинные немецкие часы. Настенные, красного дерева, с удивительными резными створками, башенками, «шишечками», кованными ажурными вставками, стройной ножкой маятника, каждые полчаса они выдавали торжественное «боммм-м». Вот так – на одной ноте, долго и протяжно. Звук рикошетил о фарфоровый циферблат и разливался по комнате.

Фото: Соня Кошкина

К часам – для завода – прилагался ключ. Тяжелый, потемневший от времени, с вензелями на шапочке. Маленькой, я была убеждена: это – ключ Буратино, золотой то есть. Просто потемнел от времени, но стоит его потереть – сбудется любое, самое сокровенное желание. Только потереть его никак не получалось – ключ от меня прятали. Хоть и не использовали его никогда по назначению – часы не ходили.
«Эти часы остановятся в день, когда я умру», - сказал прадед, принеся их домой. Приобрел он их, кстати, на Евбазе.
Эу, киевляне, вы знаете, что такое Евбаз? Еврейский базар, то есть. Продовольственный рынок на выезде из города – перед съездом на Брест-Литовское шоссе. Район современной площади Победы. В 1960-м на месте рынка построили цирк, болотистая низина превратилась в оживленную транспортную развязку, а от Евбаза осталось лишь название – в имени крошечного кафе, затерянного в подворотнях Старовокзальной улицы.

Прадедово предсказание сбылось. Умер он на перроне метро от сердечного приступа. Стряслось это в пятницу, поэтому до понедельника никто особо не тревожился, думали – поехал на дачу, на Нивки (да, в том время на Нивках были дачи). Позже, когда установили точное время смерти, выяснилось: минут в минуту часы встали. И стояли много лет. Завести их не могли. Точнее, заводить-то заводили, но буквально через полчаса, они останавливались. И на часы махнули рукой. Сейчас они тоже не ходят – висят в маминой квартире, «просто для красоты». Смазать бы их, подправить механизм, да где сейчас в Киеве найти опытного часовщика? Часовщиков в Киеве больше нет. И будок сапожников осталось мало. А во времена моего детства, они были на каждой улице. И уж тем более, на Московской.
Да, так вот, Печерск. С Московской сверните налево, чуть по прямой, попадете в парк.
Прогулки моего детства и отрочества – по дорожкам Мариинского парка, не изуродованным еще тротуарной плиткой, не попранным политическими пикетами.
Прогулки детства и отрочества моей мамы – по дорожкам парка имени Ватутина. В одном из уголков которого стоял постамент, увенчанный гранитной чашей. «Там – кровь красноармейцев», - пугали ее родители. Крови красноармейцев в чаше, конечно, нет - подросши немного, мама проверила. Да, и я – впервые услышав от нее эту историю – тоже проверяла. Вы тоже можете проверить – чаша и сейчас там стоит, аккурат напротив центрального входа в Мариинский парк.

Прогулки детства и отрочества моего деда – по дорожкам Советского парка. Знаменитый «Чертов мост», он же – Мост влюбленных, переброшенный в начале века меж двумя изумрудными холмами, после войны восстановили. Мальчишки окрестных дворов частенько перебирались на сторону Крещатого парка (там, где Водонапорная башня, сейчас – Музей воды) не по мосту, а под ним – цепляясь, как обезьянки, за металлические перекладины. Впрочем, главным для них было не столько даже смелость и отвагу продемонстрировать, сколько – добраться до радио, подвешенного под животом моста. В те годы радиоприемник, да еще большой, уличный, наигрывавший вальсы и фокстроты, был не просто редкостью – удивительным сокровищем. Сокровищем завладел мой дед - самый отчаянный из печерских ребятишек.
Ну, а ежели с Московской свернуть не налево – направо, да перейти через дорогу – на нечетную сторону улицы Январского восстания, попадете на еще один памятный для меня маршрут. С 1998-го по 2002-ой, с 8-го по 11-ый классы, дважды в неделю я бегала во Дворец пионеров, в школу юношеской журналистики «Юн-пресс». Сперва – как ученица, последние полтора года – как преподаватель кружка «Детская редакция». Отсюда, собственно, началась моя журналистика. В конце 90-х ни парк Славы, ни Парковая дорога, ни склоны за Аскольдовой могилой и ниже – к Зеленому театру, еще не были выхолощены, как сейчас. Там безудержно буяла зелень, в зарослях высокого кустарника легко можно было заблудиться, но кое-где попадались еще целые лавочки…

Совсем другими были и Липки – тихим жилым кварталом двух-трехэтажных особнячков. Без голубостенного бастиона штаба ПР, без пафоса «Липского особняка» («дайте фуагрЫ! Она у вас свежая?»), без офисов Сивковича, Щербаня, Зварича, Пашинского. Зато – с волшебным кукольным театром, всю прелесть которого никогда ни понять, ни осознать тем, кто кормится в «Липском особняке». Тем более им не понять, как чудесен был обветшавший, но все еще величественный Кловский дворец; какой богатой, пестрой была экспозиция Музея Киева, квартировавшегося в его залах.
Теперь тут Верховный суд. Реконструировали добротно, но и лепнина на потолках, и блестящие марши мраморных лестниц и скульптуры в нишах – все какое-то ненастоящее, будто для декорации смонтированное. Слишком безупречное, слишком гламурное, всё слишком Даже зеркала во всю стену, «под старину» - новехонькие, блестят. А раньше были – старые, потемневшие от времени, с россыпью седых веснушек. Где они теперь, чье родовое поместье украшают? Экспонаты музея истории Киева – сваленные в картонные коробки – гибнут где-то в подвалах Украинского дома.
В этих коробках – фотографии гимназистов, пеналы и промокашки гимназисток, сервизы знатных семейств, Торы подольских ребе и докторские чемоданчики. В них – память о людях, чьи могильные холмики на Байковом уже сравнялись с землей и поросли травою. Некому о них вспомнить. Кроме тех, кто когда-то рассматривал эти отпечатки былых времен. Кому слышались строки Вертинского: «Киев, родина нежная, снишься ты мне во сне»….
***
На самом деле, за двадцать лет Город не слишком изменился. Просто я выросла и смотрю теперь на него другими глазами.
Взять, вот, улицу Банковую . Какое на ней главное здание? Правильно, АП! А раньше, не колеблясь, ответила б: дом Городецкого.
Со стороны Банковой в нем три этажа, со стороны площади Ивана Франко – шесть. Строился он как «доходный» - то есть, квартиры сдавались в аренду. В подвалах были оборудованы коровники – дабы жильцы могли баловать детишек свежим молоком даже в городе.
Прежде была совершенно уверена: стены этого Дома – живые. И диковинные животные, облепившие его со всех сторон, просто притворяются недвижимыми, на самом деле – в любую минуту могут захлопать крыльями, взмахнуть хвостами. Носороги, лягушки, тритоны, львы, орлы…

Фото: Соня Кошкина

А у крыльца – крокодильчик. Только – т-с-с-с – никому нельзя говорить, что он у крыльца. Каждый должен найти его самостоятельно. Погладить и загадать желание. Задачка на смекалистость: раз крокодильчика можно погладить, значит – он где-то неподалеку. Но зачастую люди принимаются придирчиво рассматривать крышу, карнизы, своды верхних этажей.
Да, во времена моего детства крокодильчика можно было погладить. Теперь до него не дотянуться – вокруг возведены ограждения. Одно остается: стоя у ограды, тихонько уговаривать его исполнить ваше желание.

Фото: Соня Кошкина

С тыльной стороны Дома с химерами

- Подумаешь, крокодил! Я таких на охоте двоих завалил. Теперь чучело одно на даче, второе – дома, - сказал раз знакомый депутат-«тушка», прогуливавшийся по Банковой под руку с другой «тушкой». Из тех, что требуют в «Эгоисте» «фуагрЫ».
Источник