Минометчица Лера Бурлакова: "Я видела, как раненые просят их добить — потому что сил нет терпеть боль"

Киевская журналистка, ушедшая на войну два года назад, написала книгу о большой любви, которую встретила на фронте.
Страница в Facebook
Ее возлюбленный погиб, а девушка осталась воевать за двоих

Ровно два года назад столичная журналистка Лера Бурлакова ушла на войну. Пройдя Майдан, она уволилась из крупного украинского издания и стала гранатометчицей добровольческого батальона «Карпатська січ». Воевала в Песках в качестве бойца-контрактника Вооруженных Сил Украины, вместе с побратимами переместилась на шахту «Бутовка». Там она встретила самую большую любовь в жизни и испытала неслыханную боль.

За несколько недель до свадьбы, во время боевого задания, на мине подорвался ее возлюбленный Анатолий Гаркавенко c позывным «Морячок». Лера признается, что с тех пор перестала плакать. А все чувства, раздиравшие ее изнутри, она выплеснула на бумагу. Несколько месяцев потребовалось Лере Бурлаковой, чтобы написать книгу о своей любви и войне. Она называется «Життя. P. S.». Все деньги от продажи этого произведения пойдут в помощь раненым бойцам АТО.

*"В моей стране война. Есть люди, которые могут закрыть на это глаза, — это их выбор. А мое место на Донбассе", — говорит Лера Бурлакова

— Это не книга, а просто мой дневник, — рассказала Лера Бурлакова. — Или, скорее, письма Толику — с вечера, когда погиб «Морячок», и до 40-го дня. 40 дней только потому, что нужно было установить себе какие-то сроки, ограничения. Нельзя при любой возможности утыкаться носом в телефон или ноутбук и начинать писать письмо погибшему человеку — как бы я его не любила, его больше нет… Но первые 40 дней я разрешила себе этого не замечать. Поэтому писала или говорила с «Морячком» вслух или мысленно, когда хотелось…

Еще одним стимулом к написанию было желание вспомнить все, что он делал, говорил в последние месяцы. Чтобы люди, которых не было рядом с ним на войне, читая эти строки, смогли узнать все, чем он жил в последнее время. Это для тех, кто его очень любил, — мамы, сестры, друзей… Чтобы они четко понимали его и мою мотивацию, знали, что мы делали на фронте и почему пошли на войну. Знаете, все это очень личное. И в то же время война в стране касается каждого. Потому пусть читают все, кто хочет знать больше официальных сводок…

— Когда же ты успевала писать?

— Я писала почти каждый день, где бы не находилась. Просто это был единственный способ постоянно говорить с ним. Что-то набросала на передовой, на шахте «Бутовка». Писала даже по дороге из морга в Днепре, откуда мы с волонтерами забрали тело Толика и повезли в его родной Делятин. Строчила и в военном госпитале, куда попала чуть позже. Думала, что буду плакать, вспоминая, но этого не случилось. У меня не было слез, даже когда Толик погиб. И позже, когда звонила его маме, чтобы сказать об этом. Просидела в машине рядом с гробом «Морячка» все время, пока ехали к нему домой, а это почти тысяча километров, но и тогда у меня оставались сухими глаза.

Может, и хотелось расплакаться, но не получалось. Война меняет людей. За последние три месяца рядом со мной погибли два моих друга — Василь Слипак (позывной «Миф») и Влад Казарин («Расписной»). Миша Лупейко («Ангел») был тяжело ранен две недели назад и остался без ног. Ему провели ампутацию выше колен. Сложно выразить эмоции, которые бушуют внутри меня. Но вот на днях у нас возникли проблемы с оружием, и мы не смогли нормально выполнить приказ командира. И тут я чуть не расплакалась.

— Год назад вы вместе с «Морячком» поступили на службу в Вооруженные Силы Украины…

— Мы, как и многие наши побратимы, пришли из добровольческих батальонов. Сначала служили в 93-й бригаде ВСУ, после его смерти я перевелась в 54-ю. Здесь есть рота, укомплектованная в основном добровольцами и «правосеками». В такой компании воевать легче. Тем более, вместе со мной сейчас достаточно много ребят из моей бывшей роты. Мы несем службу на Светлодарской дуге, под Дебальцево. До «сепаров» тут дальше, чем на шахте «Бутовка» или в Песках, где я находилась в 2014 году и до лета 2015-го. Но первая линия фронта везде одинакова — нас обстреливают из минометов, в том числе 122-миллиметровых, САУ, работают крупнокалиберные пулеметы. Частенько «сепары» подходят к нашим позициям достаточно близко. Летом они пробовали наступать — тогда и погиб, отбивая атаку, Василь Слипак. В общем, мы между собой шутим: на восточном фронте без перемен.

— У вас достаточно оружия?

— Техника, которая красуется на парадах в Киеве, как и оружие, не имеет ничего общего с реалиями передовой. Здесь мы бегаем с автоматами 70-х годов — на мне сейчас записано «весло» 1972 года выпуска, которое, наверное, видело еще Афганистан. «Бехи» (БМП) древние и убитые — одни не ездят, другие не стреляют. Да и не хватает их обычно. Но, впрочем, так было с первых дней этой войны. У нацгвардии в тылу все новое и блестящее, а у военных на передовой — хлам, который давно нужно было списать. Здесь большая нехватка машин, частые проблемы с топливом и продуктами. Иногда создается ощущение, что это мы — ополчение, а не «сепары», которые стреляют в нас. Конечно, обидно. Но ныть не хочется. Впрочем, мы уже привыкли. С пулеметами «Максим», которые имел возможность оценить еще батько Махно, тоже можно воевать. А у нас их тут немало.

*В короткие минуты затишья бойцы, сидя в окопах, мечтают о мирной жизни и, конечно же, думают о маме

— В каких условиях вы сейчас живете?

— Все зависит от позиции. Сейчас наша рота стоит в чистом поле. Соответственно, живем в выкопанных в земле блиндажах. Там же спим, едим и моемся. Когда была на шахте «Бутовка», кроватью мне служили ящики из-под мин. В блиндажах спим, на чем придется: кариматах, спальниках, брошенных на деревянные доски. О подушке я уже давно и не мечтаю. Главное, чтобы под рукой была куртка, которую можно подложить под голову. А вот с душем с началом похолодания будут проблемы. Летом достаточно было взять бочку, пару досок, клеенку — и готово. Теперь придется выдумывать, как бы воду нагреть. Хотя главное, чтобы она вообще была.

— А как обстоит дело с продовольствием?

— Честно говоря, обеспечение армии едой оставляет желать лучшего. Нам по-прежнему очень помогают волонтеры и собственная зарплата, на которую можно что-то купить. Никто не мешает поехать в близлежащий городок в магазин. Вооруженные Силы Украины дают нам хлеб, тушенку, сгущенку, иногда яйца, картошку и воду. Сухие пайки есть, но они ужасные и несъедобные. Сейчас готовим прямо в поле — на костре, газовых горелках, с кипятильниками, кто как. Осенью будем пользоваться буржуйками в блиндажах. Знаю, что на некоторых позициях, где больше людей и спокойнее, есть даже полевые кухни.

— Что для вас стало самым желанным подарком на передовой?

— Настоящий праздник, когда волонтерам удается собрать деньги на какие-то дорогостоящие, но при этом совершенно необходимые вещи — тепловизор, рации «Моторолла», нормальную форму. В последнее время поняла, что очень радуют мелочи, без которых теоретически мы могли бы и обойтись. Например, не так давно волонтер Юля Смирнова передала нам несколько десятков футболок с тризубами. Не представляете, сколько счастья было у нас! Такие вещи очень поднимают боевой дух. К тому же красивая футболка лишний раз напоминает мне, что я не только боец…

— Но и прекрасная девушка! Как вам удается в таких условиях следить за своим внешним видом?

— Ко всему можно приноровиться. Например, стрижет меня специальной машинкой побратим «Лысый». Правда, моя прическа немногим отличается от мужской: надо только подровнять волосы на висках и чуть укоротить чуб. У меня с собой пара комплектов формы и около десятка футболок. Обрастать вещами тут нет смысла, нужно иметь только самое необходимое. Практика показывает, что вещи здесь не стоят ничего — в одну минуту они могут сгореть. Да и никто не будет тащить с собой пять чемоданов, если надо срочно поменять дислокацию. Поэтому, если мне что-то передают с мирной земли, тут же делюсь с побратимами.

— Скоро осень, обещают, что она будет дождливой. У вас есть комплекты теплой одежды?

— Знаю, что у кого-то теплые вещи сохранились еще с прошлой осени и зимы. Мои, правда, остались на шахте. Их не забрали, когда я лежала в госпитале. Но волонтеры уже начинают понемногу передавать термобелье. Через пару недель нам дадут зарплату — хочу купить себе осенние берцы и резиновые сапоги. На самом деле, это нормально. Было бы желание воевать — в остальном мы привыкли надеяться на себя, волонтеров, друзей, родных. Только не на государство. Когда служила в 93-й бригаде, летнюю форму нам начали выдавать ЛИШЬ в жарком мае — до этого парились в зимних комплектах.

— Последнее время все чаще говорят о прицельных массированных обстрелах наших передовых позиций.

— Знаете, это не наше дело — анализировать. Здесь идет настоящая война. Так было год и два назад. Ничего не поменялось. Не знаю, будут ли масштабные военные действия. Наше дело — вгрызаться во вверенный нам кусочек земли и удерживать его любой ценой. Уже никому не надо доказывать, что русские военные есть на Донбассе. Даже когда работает артиллерия врага, легко догадаться, «сепары» это или российская армия. Первые долго пристреливаются, лупят, непонятно куда. У россиян же работает точная аппаратура и специальные знания. Пара залпов — и наши позиции полностью разбиты.

— Что входит в твои обязанности?

— Раньше я была гранатометчиком. Теперь минометчик. Мне даже нравится это в добровольческих батальонах, которые сейчас вошли в состав ВСУ. Учимся работать с различными видами оружия, так что, можно сказать, умеем все. Мы взаимозаменяемы. Убьют одного — на его место сразу станет другой.

— О чем мечтаешь?

— Наверное, ни о чем. Тут учишься особо не заглядывать в будущее. Мне даже почти ничего не снится. Хотя за пару дней до гибели «Мифа» (Василя Слипака) приснилось, что мы с ним и «Морячком» едем на поезде во Львов. Выходим на вокзале из вагона и вдруг осознаем, что хотя и ехали в «місто Лева», оказались почему-то опять на Донбассе.

— Чего ты больше всего боишься?

— Боли. В каких-то патовых ситуациях не думаешь о том, чтобы бежать, прятаться. Если ты пришел на войну и остался на ней, должен выполнять свои обязанности при любых обстоятельствах. В том числе осознавать, что можешь погибнуть — в конце концов, все мы смертны. Но вот мысль о том, что получишь серьезное ранение и с ним Бог знает сколько будешь трястись в машине на грунтовке, когда будут везти в госпиталь, меня пугает больше всего. Я видела, как раненые просят их добить — потому что сил нет терпеть боль. Но, с другой стороны, многие через это смогли пройти.

— Говорят, тем, кто возвращается с войны, трудно привыкнуть к мирной жизни.

— А я и не хочу к ней привыкать. В моей стране война. Есть люди, которые могут закрыть на это глаза, — это их выбор. А мое место на Донбассе. По крайней мере пока. Киев, честно говоря, теплых чувств не вызывает. У меня все меньше желания там появляться, хочется только маму и друзей увидеть. Это не обида и не раздражение, мол, они там пьют капуччино и выбирают шляпки, пока мы тут мерзнем, остаемся без ног и колупаем ножом несъедобную армейскую тушенку. Нет. Просто это уже абсолютно параллельные реальности, и мы выбрали эту. Нам здесь комфортно. А там, на мирной земле, с большинством людей уже и не о чем говорить…

— Когда закончится война, чем бы ты хотела заняться?

— Я не вижу никаких к этому предпосылок.

Источник